Неточные совпадения
Он также есть существо свободное и рабье, склонное к жертве и
любви и к эгоизму, высокое и низкое, несущее в себе образ
Божий и образ мира, природного и социального.
Ей вдруг сделалось ясно, что, отказавшись, ради эфемерного чувства
любви, от воли, она в то же время предала
божий образ и навлекла на себя «
божью клятву», которая не перестанет тяготеть над нею не только в этой, но и в будущей жизни, ежели она каким-нибудь чудом не «выкупится».
Я очень ценил и ценю многие мотивы русской религиозной мысли: преодоление судебного понимания христианства, истолкование христианства как религии Богочеловечества, как религии свободы,
любви, милосердия и особой человечности, более, чем в западной мысли выраженное эсхатологическое сознание, чуждость инфернальной идее предопределения, искание всеобщего спасения, искание Царства
Божьего и правды Его.
Бог присутствует не в имени
Божьем, не в магическом действии, не в силе этого мира, а во всяческой правде, в истине, красоте,
любви, свободе, героическом акте.
Соловьева, в противоположность его персоналистическому учению о
любви, был силен эрос платонический, который направлен на вечную женственность
Божью, а не на конкретную женщину.
Нужно свободное избрание, подвиг
любви, чтоб увидеть в рабьем и униженном образе Христа царственную мощь Сына
Божьего, Единосущного Отцу.
Логос — Сын
Божий есть предвечный носитель соединенности Творца с творением,
любви, соединяющей Божество с человечеством...
Религия Христа есть завет
любви, а не жертвы, религия Спасителя — Сына
Божьего, а не спасителей-человеков.
Оправдание творчества и есть оправдание истории, оправдание культуры, оправдание воинственной правды общественной и
любви личной, познания и поэзии, оправдание наших великих людей, наших творцов, для которых должно быть найдено место в Царстве
Божьем.
Вспомните: в раю уже не знают желаний, не знают жалости, не знают
любви, там — блаженные с оперированной фантазией (только потому и блаженные) — ангелы, рабы
Божьи…
— Он вот очень хорошо знает, — продолжала она, указав на Калиновича и обращаясь более к Белавину, — знает, какой у меня ужасный отрицательный взгляд был на
божий мир; но когда именно пришло для меня время такого несчастия, такого падения в общественном мнении, что каждый, кажется, мог бросить в меня безнаказанно камень, однако никто, даже из людей, которых я, может быть, сама оскорбляла, — никто не дал мне даже почувствовать этого каким-нибудь двусмысленным взглядом, — тогда я поняла, что в каждом человеке есть искра
божья, искра
любви, и перестала не любить и презирать людей.
— Ну так воля твоя, — он решит в его пользу. Граф, говорят, в пятнадцати шагах пулю в пулю так и сажает, а для тебя, как нарочно, и промахнется! Положим даже, что суд
божий и попустил бы такую неловкость и несправедливость: ты бы как-нибудь ненарочно и убил его — что ж толку? разве ты этим воротил бы
любовь красавицы? Нет, она бы тебя возненавидела, да притом тебя бы отдали в солдаты… А главное, ты бы на другой же день стал рвать на себе волосы с отчаяния и тотчас охладел бы к своей возлюбленной…
И сознание себя этим сыном
божьим, главное свойство которого есть
любовь, удовлетворяет и всем тем требованиям расширения области
любви, к которой был приведен человек общественного жизнепонимания.
Но когда я говорил, что такого ограничения не сделано в
божьем законе, и упоминал об обязательном для всех христианском учении братства, прощения обид,
любви, которые никак не могли согласоваться с убийством, люди из народа обыкновенно соглашались, но уже с своей стороны задавали мне вопрос: каким же образом делается то, спрашивали они, что правительство, которое, по их понятиям, не может ошибаться, распоряжается, когда нужно, войсками, посылая их на войну, и казнями преступников?
Может быть, я в ней люблю природу, олицетворение всего прекрасного природы; но я не имею своей воли, а чрез меня любит ее какая-то стихийная сила, весь мир
Божий, вся природа вдавливает
любовь эту в мою душу и говорит: люби.
Кто может описать чувство умирающего грешника, когда перст
божий коснулся души его? Он видел всю мерзость прошедших дел своих, возгнушался самим собою, ненавидел себя; но не отчаяние, а надежда и
любовь наполняли его душу.
Вы знаете, как промысел небесный
Царевича от рук убийцы спас;
Он шел казнить злодея своего,
Но
божий суд уж поразил Бориса.
Димитрию Россия покорилась;
Басманов сам с раскаяньем усердным
Свои полки привел ему к присяге.
Димитрий к вам идет с
любовью, с миром.
В угоду ли семейству Годуновых
Подымете вы руку на царя
Законного, на внука Мономаха?
Протяни мне твои маленькие прозрачные ручки; дохни на эти строки твоим чистым дыханием и поклонись из них своей грациозной головкой всему широкому миру
божьему, куда случай занесет неискусный рассказ мой про твою заснувшую весну, про твою
любовь до слез, про твои горячие, пламенные восторги!
— Нет, ты, касатка, этого не говори. Это грех перед богом даже. Дети —
божье благословение. Дети есть — значить
божье благословение над тобой есть, — рассказывала Домна, передвигая в печи горшки. — Опять муж, — продолжала она. — Теперь как муж ни люби жену, а как родит она ему детку, так вдвое та
любовь у него к жене вырастает. Вот хоть бы тот же Савелий: ведь уж какую нужду терпят, а как родится у него дитя, уж он и радости своей не сложит. То любит бабу, а то так и припадает к ней, так за нею и гибнет.
— Для чего же так: неужели в старые годы жениться лучше, чем в молодые? А по-моему, что лучше как в молодой век жениться да взять жену по мыслям и по сердцу? В этом
божий закон, да и
любовь сладка к поре да вовремя, а что же в том радости, чтобы старым телом молодой век задавить? Злей этого обыка для жизни быть не может.
И где в них сила отчей
любви, где
божья красота?
Там царствовал мир и
любовь, там была покорность жен мужьям, благоговение детей пред родителями, домовитость хозяйки, стыдливость и целомудрие девиц, страх
божий и чистая
любовь к людям.
Травы, цветы, птицы возбуждают к себе заботу и
любовь; известно, что народ бережет голубей; они называются «ангелами
божьими» в одной казанской легенде.
Но горячая
любовь к природе и живым творениям, населяющим
божий мир, не остывала в душе моей, и через пятьдесят лет, обогащенный опытами охотничьей жизни страстного стрелка и рыбака, я оглянулся с
любовью на свое детство — и попытки мальчика осуществил шестидесятилетний старик: вышли в свет «Записки об уженье рыбы» и «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии».
Та святая
любовь ангелом
Божьим из рая приносится, и, глядя на нее, радуются блаженные жители неба…
— Ангел
Божий — вот она какова, тетушка, — с глубоким чувством
любви порывисто молвила Таня.
Если то, что выдается за закон
божий, не требует
любви, то всё это человеческие выдумки, а не закон
божий.
Он извращает при этом и самое существо
Божье, — любовь-смирение, самоотвержение ради твари (которому он, впрочем, и не мог верить, ибо, ослепленный гордостью своей, его вовсе не понимал).
Две бездны в душе человека: глухое ничто, адское подполье, и
Божье небо, запечатлевшее образ Господен. Ведома ему боль бессилия, бездарности: стыдясь нищеты своей, брезгливо изнемогает он в завистливом и душном подполье. Но
любовь спасающая дает крылья гениальности, она научает стать бедняком
Божьим, забыть свое я, зато постигнуть безмерную одаренность травки, воробья, каждого творения Божия. Она научает всему радоваться как дитя, благодарить как сын.
Уже тем, что Ева услышала вопрос змея и на него ответила, она засвидетельствовала, что находится, по крайней мере, в тот момент вне
любви Божьей и Бог для нее есть лишь чуждый повелитель, «хозяин», которого она пыталась в меру своего уменья защитить и оправдать в его образе действий.
Вторая же ее измена состояла в отпадении от
любви Божьей и родившемся от него неверии, которое, конечно, немедленно стало искать в свою пользу «аргументов».
Но завистливый себялюбец не мог понять безмерности
любви — смирения Божия, самоуничижения Божия из
любви к твари, как не умел оценить и благородства человеческого духа, в котором бессмертной красой сиял образ
Божий.
Но она допускается в него по неизреченному снисхождению
любви Божьей, и благодаря тому она открывает тайны Божества и Его глубины и радуется, «играет» этими дарами пред лицом Божиим.
Отвлеченный гнозис есть функция ego, между тем как
Божья заповедь повелевала преодолеть этот эгоцентризм в
любви супружеской, космической, божественной.
Со страхом и с верой, с надеждой и с
любовью слушай, непорочная дева, мое пречистое слово живое: в тайну проникай, знамя
Божье поднимай, душу духу отдавай!
— Не пойдут, — отвечала Варвара Петровна. — Матери у нее нет, только отец. Сама-то я его не знаю, а сестрица Марьюшка довольно знает — прежде он был ихним алымовским крепостным. Старовер. Да это бы ничего — мало ль староверов на праведном пути пребывает, — человек-от не такой, чтобы к
Божьим людям подходил. Ему Бог — карман, вера в наживе. Стропотен и к тому же и лют. Страхом и бичом подвластными правит. И ни к кому, опричь дочери,
любви нет у него.
Любовь есть
любовь к образу
Божьему в человеке, но во всяком человеке есть образ
Божий, в самом падшем и греховном.
В то время как
любовь обращена на личность человека, на образ
Божий в нем и стремится утвердить ее для вечности, похоть знает лишь себя, она эгоцентрична и не видит никакой реальности в мире.
И это значит, что
любви нет, нет смысла
любви, нет того вхождения в Царство
Божье, которое знаменует собой подлинная
любовь соединяющая.
Но нельзя жертвовать
любовью к ближнему, к живому существу, к
Божьему творению во имя совершенно отвлеченных идей справедливости, красоты, истины, человечества и пр.
Божий суд и есть лишь страшный свет, брошенный на тьму,
любовь, обращенная на злобу и ненависть.
Но созерцание Бога, который есть
любовь, есть творческий ответ на призыв
Божий.
Любовь есть разделение жизни в Боге, в благодатной помощи
Божьей.
Вне же Царства
Божьего, царства благодати, свободы и
любви, абсолютное добро, не допускающее существования зла, есть всегда тирания, царство великого инквизитора и антихриста.
Даже
любовь к ближнему, к человеку, несущему в себе образ и подобие
Божье, понималась исключительно как путь самоспасения, как аскетическое упражнение в добродетели.
Царство
Божье не знает отношений властвования, оно знает лишь отношения
любви.
Между тем как есть должная, Богом назначенная
любовь человека к себе как
Божьей твари,
любовь в себе к образу и подобию
Божьему.
Творческая этика требует
любви в каждом человеке к его творческому лику, образу и подобию
Божьему в нем, т. е. к самому человеку, как к самоценности, а не только к Богу в нем, не только к добру в нем, к истине в нем, к сверхчеловеческому в нем.
И
любовь к образу
Божьему в человеке есть
любовь не только к божественному, но и к человеческому.
Помочь ближнему, совершать добрые дела нужно не для спасения души, а из непосредственной
любви, для соединения людей, для сочетания душ в Царстве
Божьем.